Читать интересную книгу пронежность. гвоздем в либидо - чушъ

– А если, нахрен, вырезать ее, а мам?

– Анька, ты просто дура! Даже слышать не хочу.

– А я? – вдруг разрыдалась Анька, – а если я не состоянии полюбить? Некого, мама, ты слышишь? В этом ублюдском мире больше не осталось людей! Мне что сдохнуть теперь из-за вашего долбанного синдрома?!

И Анька завыла в голос, а мама как в детстве утешала ее и целовала. Потом Анька, убаюканная маминой любовью, словно мантру прокручивала в своей бесконечно уставшей голове ключевые фразы из этого анекдота: промежность – про нежность.

1

Никогда – даже в детстве Анька не боялась темноты. Она даже любила ее, конечно не так как шоколадное мороженное, а как своего первого котенка Мурзика, который всегда царапался, как ты с ним не заигрывай, и сейчас, спускаясь по темной лестнице, игнорируя нелепый лифтик, встроенный советской властью в жерло питерской дореволюционной семиэтажки на одной из линий васильевского острова, Анька чувствовала всем своим тельцем царапки неизвестности. Конечно, жить хочется, хочется даже буржуазного счастья: квартира-машина, все дела. А еще путешествовать хочется и где-нибудь подальше отсюда замутить романчик с каким-нибудь мачо и отдаться ему без зазрения совести, зная, что ты у него под номером сто. Да, испытать сто оргазмов, довести этого мачо до исступления, и когда он захочет ради тебя забыть всех женщин мира, бросить его. Потом объездить этот пресловутый мир, разочароваться, вернуться домой к мамочке и сдохнуть на своем треклятом диване под музыку Вивальди. И тогда не страшно, потому что жизнь удалась. А сейчас, когда от тебя зависит судьба человечества, до которого тебе нет никакого дела, ты спускаешься в этот мир чтобы придумать себе приемлемую в плане затрат смерть… Анька встала как вкопанная между этажами, учуяв в своем положении мегаподляну. «Потому что ты решаешь за всех: рожденных, не рождённых, – Анька топталась на месте и трусила, – и пусть никто не спрашивал тебя, а желаешь ли ты быть матерью сущего, – Анька смотрела в пустоту перед собой, за которой ее поджидала любовь, – но уж коли так карты легли, – или смерть, – не прячь свою девственность в чулан бесхарактерности, – или ничего»…

И Анька вышла на свет божий с мыслью, что отдастся со всеми потрохами не первому встречному конечно, но какой-нибудь неординарной личности приятной наружности, чтобы впоследствии ее дочь не попрекала оттопыренными ушами или горбатым носом. То, что такая личность найдется, Анька не сомневалась, она с детства знала за собой странную особенность: к ней буквально липли всякие неформалы, неадекваты и просто шибздики. Но в данный момент Аньку напрягала именно перспектива половой близости с таким контингентом: дружба, совместные проказы, даже мелкое хулиганство – да, это Анька запросто, а вот раздвинуть ноги… в принципе тоже не сложно, но вот захотят ли вышеназванные разделить, как говорится, с Анькой ложе? И, конечно, Анька в свое время насмотрелась порнушки и знает, как обольстить всякого мужика, но ведь в глаза смотреть придется, и они все поймут. Разве какой-нибудь здравомыслящий человек, не самоубийца, захочет войти в Аньку? И Анька, размышляя подобным образом, куда-то шла, и вскоре людской поток подхватил ее, закружил и понес в неизвестном направлении. Анька не сопротивлялась, потупив взор она плыла по воле коллективного бессознательного, как говорила Женька, и приплыла… в женскую консультацию. Анька долго топталась у регистратуры, надеясь, что сегодня не тот день, не тот участок, не тот врач, но приветливая девушка в белом халате, почему-то выделив Аньку из очереди, разбила ее надежды вдребезги, и понурая Анька в синих бахилах и с блатным номерком в руках вскоре шлепала по мрачным коридорам навстречу своей участи. Потом она долго объяснялась с пожилым гинекологом, но тот отказывался верить, что, во-первых, Анька – девственница, во-вторых, сама себе поставила диагноз, и вообще, девушка, если вам нужно освобождение от физкультуры, то лучше придумать что-нибудь попроще. И только когда Анька залезла на кресло и развела коленки, старый дядька убедился, что по первому пункту Анька не солгала, и он, нехорошо щурясь, приступил к исполнению своих служебных обязанностей: промял Анькин живот, затем смазав перчатку вазелином, засунул палец ей в задницу, и давай накручивать им во все стороны. Потом он замер, затем вздохнул жальче жалкого, отстранился и понуро стоит перед Анькой, указывая своим перстом в небеси. Анька, униженная и измученная докторскими манипуляциями, обоняя жуткую смесь антисептиков, вазелина и своего дерьма, слезала с кресла и плакала, не потому что себя жалко, а потому что все это в совокупности может произвести ужасное впечатление даже на видавшего виды гинеколога. Тот поспешно отвернулся, и чужим голосом повелел Аньке одеваться. Анька покорно оделась. Напоследок дядька надавал ей кучу бумажек, Анька безразлично сунула их в сумочку, и пошла прочь. Она чувствовала, что дядька хочет пожелать ей удачи, но какая удача может быть в ее положении? Разве что сдохнуть под наркозом.

– Анализы покажут, – бормотал дядька, – что я ошибся. Старый олух, что я вообще понимаю в женщинах?

Анька обернулась и сказала, что это наследственное: синдром Христовой Невесты. Дядька жмурился и клялся, что в бытность его студентом такого синдрома не существовало, а читать всякие научные журналы ему недосуг, а вообще нужно испробовать народные средства, прежде чем идти на операцию, медицина знает немало случаев сверхъестественного исцеления, вот, говорят, водка с подсолнечным маслом тоже чудеса творит.

– Любовь, доктор, чудеса творит, – резюмирует Анька и выходит из кабинета…

Как ни странно, но прикрыв за собой дверь, Анька испытала облегчение, она даже улыбнулась, и ожидавшие очереди женщины подумали, что девушка просто беременна. Однако на улице Аньке снова стало нехорошо, она прислонилась к мраморной с ржавыми разводами колонне и закрыла в изнеможении глаза: что-то ужасное двигалось в ее сторону, выворачивая мир наизнанку. Потом Аньку стошнило…

Анька вытерла рот узкой ладошкой и нетвердой походкой пошла прочь. Собственно, стоило привыкать к мысли, что ты уже отжила свое, и вообще, недолго мучилась старушка… в смысле, наслаждайся, Анька, тем, что у тебя осталось… неделю или месяц, а потом тебя с аппетитом слопает рак. Хотя есть еще шанс влюбиться, ничтожный, но все-таки шанс, ведь влюбилась же ее пра-пра-бабка не по-детски и родила мальчика, самого лучшего… которого потом распяли. Анька вздохнула: ну что за люди! А с другой стороны, ведь не в еврейского дедульку она влюбилась, а в Самого Главного, который не слонялся двуногим мудозвоном по злачным местечкам, а сам нашел ее, эту Деву из тринадцатого колена. И Анька с надеждой посмотрела вверх и томно вздохнула, дескать тута я, вожделенная Твоя… и прыснула со смеха. Прохожие недоуменно покосились на Аньку, она же, искренне считая себя неприкосновенной, пошатываясь, шла мимо и, поминутно сплевывая препоганую отрыжку, размышляла о судьбе своего сына. И по всему выходило, так или иначе, но это подлое человечество распнет его из самых лучших своих побуждений… потому что, – Анька вздрогнула, – да потому что люди – сволочи! И хоть что ты делай, в подоле прячь свою кровинушку, на краю света в самой темной пещере скрывайся, но ждет его Голгофа и все тут! Тогда нафига эта затея с настоящей любовью? Пусть уж похоть и дочка. – Анька кисло улыбнулась, – Сколько их уже было, этих христовых невест из тринадцатого колена?.. сношались с нелюбимыми, а любимый забил на них… Анька гневно вскинулась поверх голов и медленно как последний аргумент жертвы в споре с маньяком подняла к небу обескровленные «факи».

В следующий момент Анька поняла, что ее преследуют, она резко обернулась – позади нее стоит женщина неопределенного возраста, приятной наружности и смущенно отводит взгляд, нацеленный Аньке в затылок.

– Девушка, а давайте я напишу ваш портрет? – торопливо говорит женщина, не давая Аньке опомниться. Анька, естественно, опешила, окинула незнакомку с головы до ног суровым взглядом, пытаясь понять в чем тут подвох. – Совершенно бесплатно, – уверяет женщина, широко улыбаясь.

Анька сглотнула, не позволяя себе сплюнуть в присутствии незнакомки, и беспристрастно изучает ее наружность на предмет заявленной профессии: старенький клетчатый платочек, гламурно повязанный на шее, светлый плащ откровенно европейского покроя, стоптанные немодные, но загадочные ботильоны, – Анька наконец уверилась, что перед ней действительно художница, однако это не вдохновило ее на ответную улыбку:

– Едва ли, – бормочет она и поворачивается к женщине спиной. Та, немало удивившись, роняет взгляд, выискивая в Анькиной заднице некие аргументы, которых, вероятно, оказалось недостаточно, отчего женщина, поднимаясь выше и выше, в конце концов словно нож промеж лопаток кинула свое разочарование: